Биг-бенд под руководством Владимира Толкачева — это не просто группа играющих вместе людей. Это коллектив единомышленников, исповедующих один способ, одну систему музыкального существования. Эти люди показывают миру, что в России есть джаз, что музыкальная Сибирь всем может задать жару. Ровно 25 лет музыканты под чутким руководством своего идейного вдохновителя идут «дорогою ума». И пусть их намерения «поверить алгеброй гармонию» часто не находят отклика в сердцах других музыкантов, а то и встречают прямое противостояние, система маэстро Толкачева доказывает и свое право, и свою пользу. На одном из джазовых фестивалей Алексей Николаевич Баташев заметил, что «Толкачев играет Эллингтона лучше, чем сам Эллингтон». Владимир Толкачев ни из своей музыкальной жизни, ни из своей музыкальной системы тайны не делает. Более того, охотно готов рассуждать о джазе, музыкальной доступности и пошаговому продвижению к гениальности
— Владимир Николаевич, вас называют патриархом новосибирского джаза. Но ведь для вас джаз начался задолго до Новосибирска?
— Мне довольно странно слышать, когда меня называют родоначальником Новосибирского джаза. Здесь уже была очень интенсивная джазовая жизнь. Во всяком случае, по сравнению с Екатеринбургом, откуда я и приехал сюда в 1981 году.
У меня джаз начался в конце 60-х годов, когда я учился играть на баяне в музыкальном училище. Я услышал, как играет джаз на саксофоне Владимир Чекасин, и понял, что это именно та музыка, которую мне очень хочется играть. И стал играть на саксофоне, заниматься. Потом познакомился с Чекасиным. Это общение и дало мне основной толчок.
— А как возник биг-бенд Толкачева?
— Возникновение биг-бенда Толкачева мало зависело от Толкачева. Я преподавал в новосибирской консерватории. Ко мне подошли мои студенты и сказали: «Мы хотим, чтобы Вы возглавили наш оркестр». «Хорошо», — сказал я. Так я и стал художественным руководителем биг-бенда под руководством Владимира Толкачева.
— А почему они обратились именно к Вам?
— Я уже тогда был авторитетной джазовой личностью (смеется). Английская фирма «Leo Records» выпустила мою пластинку. Точнее не только мою, а дуэта «Homo Liber», частью которого я был. К тому же я играл авангардную музыку, которую тогда практически не исполняли, что было тоже весомо. Так что я собрался и отдал себя оркестру. И коллектив довольно быстро стал развиваться, и достигать высокого исполнительского уровня, что произошло не без влияния моей методики.
— Вашей методики?
— Да, методики, а точнее технологии музыкального исполнительства. Разумеется, я не могу сказать, что это исключительно моя методика. Я ее не сам выдумал, а просто первым стал применять в музыке. Принцип до меня выдумали давным-давно, и сделал это Клод Леви-Стросс, французский структуралист. И хотя свои идеи он разрабатывал в области этнологии, этот новаторский подход, который он придумал, эта структурная сущность составляющих языковых явлений — это как раз то, что я перенес на музыку. В принципе это общая технология для всех гуманитарных наук, позволяющая наиболее объективно воспринимать, осмысливать и постигать то, что до сих пор считалось делом сугубо чувственным, эмоциональным и не подлежащим формализации.
— То есть Вы со своим коллективом структурируете джаз?
— Мы вообще структурируем музыку. И в принципе, с какими бы музыкантами я ни работал, я структурирую музыку. Я воспринимаю ее иначе. Это как раз та попытка, удачная попытка, «поверить алгеброй гармонию». Сальери пытался, но пытался сделать это с негодными средствами — и я не имею в виду яд. У меня средства другие, и все довольно удачно получилось.
— И каковы же эти удачные средства?
— Моцарт, раз уж мы взялись за эти аналогии, например, постигал мир чувственно. Но он гений, а гениальные люди — они по-другому не могут. Гений на то и гений, что достигает гениального результата гениальными путями. Гении владеют этим правильным чувством, правильным ощущением музыки, которое позволяет им не знать, из чего эта музыка в принципе состоит. Однако это — удел гениев. А мы — мы не гении. Поэтому, чтобы достичь тех же высот, что достигают гении — а это возможно, возможно даже не гению, — нам нужно иметь правильную научную методологию постижения этих истин. Важно правильно опредеметить то, из чего состоит музыкальная форма. В конце концов, определить те выразительные начала, выразительные качества ее фактуры, из которых она состоит. И тогда эти качества, по отдельности, можно освоить как элементы. И уже освоенный элемент владения музыкальной фактурой встраивать в музыкальную ткань.
— А как же всеобщая уверенность, что рациональное начало губит музыку? Что логикой не вызвать эмоционального отклика?
— Мнение о том, что музыка исключительно эмоциональна, а поэтому неподвластна упорядочению — это многовековой предрассудок. В любом случае, эмоции должен испытывать слушатель. Это его дело — воспринимать музыку через непрерывный поток впечатлений и ощущений. А каким путем мы добьемся от него эмоционального отклика — это уже наше дело. Ведь музыкальная идея довольно технологична, и это нам очень убедительно заявил Теодор Адорно, самый последний из столпов теоретической музыкальной мысли. В любом случае не так важно, в силу чего достигается высокий результат — через природную гениальность или через логическую структуризацию. Важно, чтобы эти результаты были максимально близки.