С классикой на «ты»
19 ноября 2014
Чем отличается Безруков от Есенина и современный юмор от чеховского.
На прошлой неделе в новом зале Новосибирской филармонии имени Арнольда Каца прошел сольный концерт мастера художественного слова Алексея Терехова. Несмотря на то, что в зале было около двухсот человек, вечер, посвященный Серебряному веку русской поэзии, получился по-домашнему теплым.
Как иначе? Если со сцены льется чистый слог Есенина, поэтические выкрутасы Северянина, самоубийственно искренний стих Маяковского, а затем отшлифованная сатира Саши Черного и диковинный юмор Хармса. Даже вертлявые школьники с распахнутыми глазами ловили каждое слово чтеца, бессловесно шевеля губами, когда попадалось что-то знакомое. Люди постарше, зайдя в зал, расселись величаво, этакими черчиллями, но уже к середине концерта мало чем отличались от школьников.
СВОБОДА СЛОВА
Как действует эта магия слова? Почему подобные выступления столь редки? После концерта мы просто не могли не расспросить Алексея обо всех тонкостях столь редкого в наши дни ремесла. Протянув для приветствия руку, артист сразу условился: «Только давай на «ты».
— Леша, дело, которым ты занимаешься, достаточно редкое в наши дни. Это лет тридцать-сорок назад страна заслушивалась «Онегиным» в исполнении Сергея Юрского или рассказами классиков из уст Дмитрия Журавлева. Как для тебя началась эта профессия?
— Все началось с детства. Ну, во-первых, не последнюю роль действительно сыграли мастера художественного слова, которые с телеэкранов будто бы оживляли литературу. Во-вторых, конечно, воспитание. В семье всегда было много книг. И в самом юном возрасте выучить стишок-другой мне удавалось довольно легко. Еще в детском саду на утренниках в честь 23 февраля я был командиром сценического отряда Красной армии на этих вот, знаешь, игрушечных коньках? Потому что все слова всегда знал и с выражением их читал умиляющимся родителям. И с Дедом Морозом всегда ладили.
В школе тоже выучить и рассказать что-то, уже серьезное, труда не составляло. Гораздо тяжелее давалась математика. Поступая в театральное училище, еще не думал, что это будет делом жизни — по диплому-то я актер больших и малых театров — но, уже выпускаясь, понимал, что именно литературный жанр мне ближе остальных. Устроился в филармонию, вот здесь до сих пор и тружусь.
— А не хотелось переключиться на театр? Все-таки большая сцена, а здесь у тебя человек двести зрителей, не больше.
— Знаешь, зато все мои (смеется). Ведь театр — это очень регламентированное искусство, где актер ограничен волей режиссера, репетиционным процессом, репертуаром — творчество несвободы. Да и более-менее существенную роль многие ждут десятилетиями, играя роль второго мухомора справа. Даже «Кушать подано!» не каждому достается. На своем месте я волен сам определять репертуар, изучать его, менять и дополнять на свой вкус. В этом есть некая свобода, без которой мне лично вообще сложно представить какое бы то ни было любимое дело. Хотя звали в театры, и еще лет десять назад я серьезно над этими предложениями задумывался, но это была не новосибирская сцена, а я без родного города не могу. А сейчас и вовсе сложился как артист определенного жанра и ни о чем не жалею.
ЕСТЬ ТАКАЯ МИССИЯ
— А как часто проходят твои концерты, где тебя можно увидеть на сцене?
— Если ты имеешь в виду сольные, то только на сцене филармонии. Правда, случаются такие выступления крайне редко. Почему-то этот жанр руководство считает каким-то второстепенным что ли, хотя каждый раз полный зал собирается. Может быть, удастся как-то изменить ситуацию со временем. Сейчас нас, чтецов, в филармонии восемь человек, но не все даже знают, что мы существуем. Есть в некоторых музыкальных произведениях партия чтеца, так вот на эти партии частенько зовут артистов со стороны, из тех же театров. А потом говорят, мол: «Ой, мы не знали, что у нас свои есть». Хотя честно скажу, театральный артист не справится с художественным текстом так, как это делаем мы. Все-таки жанры абсолютно разные, отличаются и подход к произведению, и видение его, и сама игра.
Театр стремится сделать классику ближе к современности, иногда даже исковеркав суть того, о чем писал автор. Даже если спектакль ставится по всем канонам, это, так или иначе, видение режиссера. А нас с самого начала учили дорожить автором, а не приписывать ему свое видение текста. Но чтобы «выбить» сольник, это надо очень постараться. Руководство, повторюсь, нашего брата не жалует. Хотя следующий год объявлен Годом литературы в России, и сейчас у нас готовится большой концерт, намеченный на начало 2015-го, где мы с коллегами будем читать самые разные произведения.
— Но подожди, а кроме сольных концертов, неужели ты сейчас больше нигде не выступаешь?
— Ну как это! Около пятидесяти выступлений в месяц. Дело в том, что работа наша по большей части миссионерская. Кроме самой филармонии, где все же случаются наши концерты, мы всем литературно-музыкальным отделом ездим по школам, например. Эту часть профессии тоже считаю очень важной. Все мы учились в школе и помним, как не хотелось садиться за книжку. И я не исключение. А все потому, что в школе зачастую литературу преподают как нудную науку (да простят меня учителя), а не как тонкое, остроумное искусство.
Безусловно, наука важна. Но чтобы ребенок захотел ее изучать, по-настоящему увлекся литературой, иногда не хватает нужного подхода. Увидев, каким глубоким может быть Чехов, каким уморительным может быть Зощенко, каким ироничным может быть О’Генри, ребенок бежит домой и берется все это читать. Уже расставляя акценты, понимая литературный рисунок. На следующий год, когда мы снова оказываемся в этой школе с новой программой, нам ребята частенько признаются, что полюбили читать после того, как послушали нас. Это, конечно, главная награда.
Помимо этого нередко я езжу по городам и селам Новосибирской области на поезде «За духовное возрождение», который каждый год организует управление нашей Епархии. Это тоже большое количество концертов, довольно своеобразных, учитывая, скажем так, особенности местности.
— А где тебя зритель принимает лучше, в Новосибирске или в неизбалованных вниманием артистов деревушках?
— Сложно сказать однозначно. Понятно, что сталкиваясь с классикой, зритель должен быть подготовлен к этому, и городское население, как правило, более образованное, более нацеленное на понимание. С другой стороны, кто сказал, что Василий Теркин не классика? А ведь когда мы его читаем на сельской сцене, там такой восторг! Искренний, настоящий — энергетика удивительная. И неважно уже, что в этом же ДК через час после тебя — собрание совхоза, что единственная в зале лампочка периодически гаснет, главное, есть вот такие люди. В городе зрители более скупы на эмоции. И да, более избалованны. Сейчас столько различных концертов, столько всевозможных шоу на телевидении, что удивить все сложнее.
ЮМОР ЮМОРУ РОЗНЬ
— А сам не пробовал на новосибирское телевидение попасть? Ведь твои выступления сродни популярному нынче жанру Stand up. И смешит нас классика не меньше, чем Comedy.
— Ну нет, я бы не стал сравнивать. Едва ли у меня получилось бы то, что делают профессионалы юмора. Другое дело, что такого «хи-хи» у нас на экране с избытком, а вот, скажем так, серьезного юмора мало, не говоря уже о действительно значимых классических произведениях. Я не ханжа и сам иногда смотрю разные передачи. Иногда у ребят смешно получается, иногда просто ужасно. Но, думаю, такие передачи тоже нужны, ведь человеку полезно бывает отдохнуть головой. Но, вообще-то, юмор сегодняшний, он, скажем так, сиюминутный что ли. Тогда как Чехов смеялся о вечном, а тот же Зощенко придумал особый язык, какие-то приемы, которыми пользуются сегодня, в том числе и Comedy, и «Пельмени», и КВН. В общем-то, попробовать себя «в телевизоре» можно, почему нет. Но это направление надо прорабатывать, мы же понимаем, что классика сегодня в загоне. А с предложениями пока никто не обращался.
— Ну почему же в загоне? Вон Сергей Безруков сколько классики и классиков переиграл. Скоро к нам в город пожалует снова в есенинском парике.
— К Безрукову отношусь с уважением. Во всяком случае, к театральной его работе. Но то, какого он сделал Есенина, мне не очень по душе. Не берусь судить и утверждать что-то, но опять же, в сериале, который я посмотрел, это, скорее, видение актером Есенина, чем сам Сергей Александрович. Он ведь был русским мужиком. Да, пытался спрятать «своего мужика» под цилиндром, но все-таки был им. И, например, его тоска по родному дому, это, мне кажется, не какое-то томное чувство городского декадента, а что-то тихое, но по-настоящему рвущее душу. Безруков же, пытаясь изобразить поэта, то залихватски и не к месту кричит, то переходит на такой сладкий тембр, которому позавидуют солисты мальчиковых ансамблей. Порой кажется, что он играет Есенина от внешности — золотые кудри есть, значит — слащавый паренек. А «мужицкость» его показать не хочет.
— В личной жизни талант тебе помогает? Например, пословица гласит, что женщина любит ушами…
— Ну, когда-то возможно (смеется). В моей юности девушки действительно любили поэзию. Особенно женские стихи (Ахматова, знаешь ли, шла на ура), и почему-то сонеты Шекспира. Как минимум пару поцелуев мы с Уильямом в свое время заслужили. Так что советую кавалерам не чураться классики. А если серьезно, то сейчас читаю сыну и вижу, что он с удовольствием слушает, перенимает интонации. Начинал ему читать с самых пеленок. Ничего ребенок не соображал еще, а на ритмичный слог Хармса реагировал отчетливо. Сейчас учится во втором классе, и это, конечно, сказки Пушкина, детские стихи. Но, наверное, даже неважно, что из классики ты читаешь. Если делаешь это с любовью, с каким-то внутренним восторгом, то уж точно тронешь чье-нибудь сердце, будь то неприступная девушка, твой маленький ребенок, или зритель в зале, пришедший приобщиться к чему-то более вечному, чем он сам.
ЭКСПРЕСС-ОПРОС
— Любимый период русской литературы?
— Если говорить в целом, все-таки Серебряный век, хотя очень люблю Чехова.
— Сколько произведений помнишь наизусть?
— Недавно подсчитывал — могу читать около 18 часов русской и зарубежной классики.
— Что легче запоминается, стихи или проза?
— Больше люблю читать все-таки прозу, но стихи, конечно, учить проще.
На прошлой неделе в новом зале Новосибирской филармонии имени Арнольда Каца прошел сольный концерт мастера художественного слова Алексея Терехова. Несмотря на то, что в зале было около двухсот человек, вечер, посвященный Серебряному веку русской поэзии, получился по-домашнему теплым.
Как иначе? Если со сцены льется чистый слог Есенина, поэтические выкрутасы Северянина, самоубийственно искренний стих Маяковского, а затем отшлифованная сатира Саши Черного и диковинный юмор Хармса. Даже вертлявые школьники с распахнутыми глазами ловили каждое слово чтеца, бессловесно шевеля губами, когда попадалось что-то знакомое. Люди постарше, зайдя в зал, расселись величаво, этакими черчиллями, но уже к середине концерта мало чем отличались от школьников.
СВОБОДА СЛОВА
Как действует эта магия слова? Почему подобные выступления столь редки? После концерта мы просто не могли не расспросить Алексея обо всех тонкостях столь редкого в наши дни ремесла. Протянув для приветствия руку, артист сразу условился: «Только давай на «ты».
— Леша, дело, которым ты занимаешься, достаточно редкое в наши дни. Это лет тридцать-сорок назад страна заслушивалась «Онегиным» в исполнении Сергея Юрского или рассказами классиков из уст Дмитрия Журавлева. Как для тебя началась эта профессия?
— Все началось с детства. Ну, во-первых, не последнюю роль действительно сыграли мастера художественного слова, которые с телеэкранов будто бы оживляли литературу. Во-вторых, конечно, воспитание. В семье всегда было много книг. И в самом юном возрасте выучить стишок-другой мне удавалось довольно легко. Еще в детском саду на утренниках в честь 23 февраля я был командиром сценического отряда Красной армии на этих вот, знаешь, игрушечных коньках? Потому что все слова всегда знал и с выражением их читал умиляющимся родителям. И с Дедом Морозом всегда ладили.
В школе тоже выучить и рассказать что-то, уже серьезное, труда не составляло. Гораздо тяжелее давалась математика. Поступая в театральное училище, еще не думал, что это будет делом жизни — по диплому-то я актер больших и малых театров — но, уже выпускаясь, понимал, что именно литературный жанр мне ближе остальных. Устроился в филармонию, вот здесь до сих пор и тружусь.
— А не хотелось переключиться на театр? Все-таки большая сцена, а здесь у тебя человек двести зрителей, не больше.
— Знаешь, зато все мои (смеется). Ведь театр — это очень регламентированное искусство, где актер ограничен волей режиссера, репетиционным процессом, репертуаром — творчество несвободы. Да и более-менее существенную роль многие ждут десятилетиями, играя роль второго мухомора справа. Даже «Кушать подано!» не каждому достается. На своем месте я волен сам определять репертуар, изучать его, менять и дополнять на свой вкус. В этом есть некая свобода, без которой мне лично вообще сложно представить какое бы то ни было любимое дело. Хотя звали в театры, и еще лет десять назад я серьезно над этими предложениями задумывался, но это была не новосибирская сцена, а я без родного города не могу. А сейчас и вовсе сложился как артист определенного жанра и ни о чем не жалею.
ЕСТЬ ТАКАЯ МИССИЯ
— А как часто проходят твои концерты, где тебя можно увидеть на сцене?
— Если ты имеешь в виду сольные, то только на сцене филармонии. Правда, случаются такие выступления крайне редко. Почему-то этот жанр руководство считает каким-то второстепенным что ли, хотя каждый раз полный зал собирается. Может быть, удастся как-то изменить ситуацию со временем. Сейчас нас, чтецов, в филармонии восемь человек, но не все даже знают, что мы существуем. Есть в некоторых музыкальных произведениях партия чтеца, так вот на эти партии частенько зовут артистов со стороны, из тех же театров. А потом говорят, мол: «Ой, мы не знали, что у нас свои есть». Хотя честно скажу, театральный артист не справится с художественным текстом так, как это делаем мы. Все-таки жанры абсолютно разные, отличаются и подход к произведению, и видение его, и сама игра.
Театр стремится сделать классику ближе к современности, иногда даже исковеркав суть того, о чем писал автор. Даже если спектакль ставится по всем канонам, это, так или иначе, видение режиссера. А нас с самого начала учили дорожить автором, а не приписывать ему свое видение текста. Но чтобы «выбить» сольник, это надо очень постараться. Руководство, повторюсь, нашего брата не жалует. Хотя следующий год объявлен Годом литературы в России, и сейчас у нас готовится большой концерт, намеченный на начало 2015-го, где мы с коллегами будем читать самые разные произведения.
— Но подожди, а кроме сольных концертов, неужели ты сейчас больше нигде не выступаешь?
— Ну как это! Около пятидесяти выступлений в месяц. Дело в том, что работа наша по большей части миссионерская. Кроме самой филармонии, где все же случаются наши концерты, мы всем литературно-музыкальным отделом ездим по школам, например. Эту часть профессии тоже считаю очень важной. Все мы учились в школе и помним, как не хотелось садиться за книжку. И я не исключение. А все потому, что в школе зачастую литературу преподают как нудную науку (да простят меня учителя), а не как тонкое, остроумное искусство.
Безусловно, наука важна. Но чтобы ребенок захотел ее изучать, по-настоящему увлекся литературой, иногда не хватает нужного подхода. Увидев, каким глубоким может быть Чехов, каким уморительным может быть Зощенко, каким ироничным может быть О’Генри, ребенок бежит домой и берется все это читать. Уже расставляя акценты, понимая литературный рисунок. На следующий год, когда мы снова оказываемся в этой школе с новой программой, нам ребята частенько признаются, что полюбили читать после того, как послушали нас. Это, конечно, главная награда.
Помимо этого нередко я езжу по городам и селам Новосибирской области на поезде «За духовное возрождение», который каждый год организует управление нашей Епархии. Это тоже большое количество концертов, довольно своеобразных, учитывая, скажем так, особенности местности.
— А где тебя зритель принимает лучше, в Новосибирске или в неизбалованных вниманием артистов деревушках?
— Сложно сказать однозначно. Понятно, что сталкиваясь с классикой, зритель должен быть подготовлен к этому, и городское население, как правило, более образованное, более нацеленное на понимание. С другой стороны, кто сказал, что Василий Теркин не классика? А ведь когда мы его читаем на сельской сцене, там такой восторг! Искренний, настоящий — энергетика удивительная. И неважно уже, что в этом же ДК через час после тебя — собрание совхоза, что единственная в зале лампочка периодически гаснет, главное, есть вот такие люди. В городе зрители более скупы на эмоции. И да, более избалованны. Сейчас столько различных концертов, столько всевозможных шоу на телевидении, что удивить все сложнее.
ЮМОР ЮМОРУ РОЗНЬ
— А сам не пробовал на новосибирское телевидение попасть? Ведь твои выступления сродни популярному нынче жанру Stand up. И смешит нас классика не меньше, чем Comedy.
— Ну нет, я бы не стал сравнивать. Едва ли у меня получилось бы то, что делают профессионалы юмора. Другое дело, что такого «хи-хи» у нас на экране с избытком, а вот, скажем так, серьезного юмора мало, не говоря уже о действительно значимых классических произведениях. Я не ханжа и сам иногда смотрю разные передачи. Иногда у ребят смешно получается, иногда просто ужасно. Но, думаю, такие передачи тоже нужны, ведь человеку полезно бывает отдохнуть головой. Но, вообще-то, юмор сегодняшний, он, скажем так, сиюминутный что ли. Тогда как Чехов смеялся о вечном, а тот же Зощенко придумал особый язык, какие-то приемы, которыми пользуются сегодня, в том числе и Comedy, и «Пельмени», и КВН. В общем-то, попробовать себя «в телевизоре» можно, почему нет. Но это направление надо прорабатывать, мы же понимаем, что классика сегодня в загоне. А с предложениями пока никто не обращался.
— Ну почему же в загоне? Вон Сергей Безруков сколько классики и классиков переиграл. Скоро к нам в город пожалует снова в есенинском парике.
— К Безрукову отношусь с уважением. Во всяком случае, к театральной его работе. Но то, какого он сделал Есенина, мне не очень по душе. Не берусь судить и утверждать что-то, но опять же, в сериале, который я посмотрел, это, скорее, видение актером Есенина, чем сам Сергей Александрович. Он ведь был русским мужиком. Да, пытался спрятать «своего мужика» под цилиндром, но все-таки был им. И, например, его тоска по родному дому, это, мне кажется, не какое-то томное чувство городского декадента, а что-то тихое, но по-настоящему рвущее душу. Безруков же, пытаясь изобразить поэта, то залихватски и не к месту кричит, то переходит на такой сладкий тембр, которому позавидуют солисты мальчиковых ансамблей. Порой кажется, что он играет Есенина от внешности — золотые кудри есть, значит — слащавый паренек. А «мужицкость» его показать не хочет.
— В личной жизни талант тебе помогает? Например, пословица гласит, что женщина любит ушами…
— Ну, когда-то возможно (смеется). В моей юности девушки действительно любили поэзию. Особенно женские стихи (Ахматова, знаешь ли, шла на ура), и почему-то сонеты Шекспира. Как минимум пару поцелуев мы с Уильямом в свое время заслужили. Так что советую кавалерам не чураться классики. А если серьезно, то сейчас читаю сыну и вижу, что он с удовольствием слушает, перенимает интонации. Начинал ему читать с самых пеленок. Ничего ребенок не соображал еще, а на ритмичный слог Хармса реагировал отчетливо. Сейчас учится во втором классе, и это, конечно, сказки Пушкина, детские стихи. Но, наверное, даже неважно, что из классики ты читаешь. Если делаешь это с любовью, с каким-то внутренним восторгом, то уж точно тронешь чье-нибудь сердце, будь то неприступная девушка, твой маленький ребенок, или зритель в зале, пришедший приобщиться к чему-то более вечному, чем он сам.
ЭКСПРЕСС-ОПРОС
— Любимый период русской литературы?
— Если говорить в целом, все-таки Серебряный век, хотя очень люблю Чехова.
— Сколько произведений помнишь наизусть?
— Недавно подсчитывал — могу читать около 18 часов русской и зарубежной классики.
— Что легче запоминается, стихи или проза?
— Больше люблю читать все-таки прозу, но стихи, конечно, учить проще.