Глеб Никулин: Всё возникает из какого-то импульса, порой самого непонятного

Новосибирский композитор и органист рассказывает о своих старых сочинениях и о тех, которые пока еще не слышал никто, кроме него самого.

НОЯБРЬ — особый месяц для композитора и органиста Глеба Никулина, педагога органного класса Новосибирской консерватории, лауреата престижных композиторских и исполнительских конкурсов, чьи выступления с музыкой шести столетий проходили во многих сибирских городах, Санкт-Петербурге и Одессе, немецких Помсене и Бозау… В ноябре у него день рождения, и именно в этом месяце случаются знаковые концерты. Вот и нынешний ноябрь вновь позвал на авторский вечер Глеба Никулина. Но не в консерваторию, где главный концертный орган Новосибирска переживает не лучшие свои времена, готовясь к возрождению, а в Камерный зал филармонии, где 24 ноября орган выступил в содружестве с филармоническим Камерным оркестром.

— Насколько известна и исполняема музыка, звучавшая в этом концерте? Старинная сюита для струнных, к примеру, — это новое сочинение?

— Это хорошо забытое старое. Первые две части были написаны еще в последнем классе школы, а финал — уже в консерватории, финал вообще до сих пор не исполнялся. Школьным оркестром в далекие 80-е исполнялись первые две части, я несколько раз к ним возвращался — этим летом очень сильно переделал первую часть… Не то чтоб заново переписал, но это сильно отличается от первоначального варианта. И немного вторую подкорректировал. Поэтому это одновременно и старое, и новое. В общем, премьера получилась. Это обращение к доклассической музыке, Старинная сюита памяти Гийома де Машо, «последнего трувера», поэта и композитора позднего Средневековья, там цитаты мелодий XIV века, в финале проводится тема Гийома де Машо, его одноголосная песня под названием «Об источнике».

— Конечно, у вас, одного из ведущих органистов города, часто проходят органные концерты в консерватории. Но концерты филармонические — все же редкость.

— Это вообще первый опыт. Да, я несколько раз принимал участие в филармонических концертах, но это были сборные концерты — был ряд композиторов, чью музыку играли. В свое время Филармоника-квартет играл мою музыку, вокальные циклы несколько раз исполнялись. А вот именно целиком авторский — в филармонии впервые.

— Понятно, что это связано с юбилеем Сибирского отделения Союза композиторов России, образованного в 1942 году, когда здесь в эвакуации находились многие видные композиторы страны, в том числе Свиридов, Блантер, Фельцман…

— Да, еще весной или в начале лета мне сообщили, что запланирован такой концерт. И началась подготовка программы, в которую, как я сказал, вошло то, что можно назвать «новое-старое». В частности, Концерт для органа, литавр и струнного оркестра до сих пор исполнялся всего лишь раз. Это была дипломная работа в консерватории, на пятом курсе. В первый раз его исполнили в 2010 году, через 12 лет после написания. Сейчас всего лишь второе исполнение, тоже уже через 11 лет.

— Я помню, как вы исполняли в прошлый раз его в паре с органным концертом Генделя, и это был успех, восторг, открытие для публики…

— Несколько раз возникала идея его исполнить. В консерватории, когда у нас был юбилей органа, хотели сделать отделение с оркестром консерваторским и с оркестром филармоническим спустя пару-тройку лет после первого исполнения, но все так и осталось только на уровне идей...

— Возможно, теперь начнется новый этап жизни этого сочинения, как знать. Сейчас в одном отделении с ним и Старинной сюитой звучала ваша Аve Мaria, пополнившая многочисленные ряды композиций с таким названием. Она частенько присутствует в ваших концертах, но вот сейчас тоже предстала в обновленном виде?

— Да, это новый вариант пьесы. Первоначально Аve Мaria я написал для сопрано и органа, затем была версия — сопрано, кларнет, орган. Сейчас — сопрано, кларнет и струнный оркестр. Недавно эту редакцию сделал, органную партию оркестровал. А в первом отделении были сочинения, написанные давно. «Готический триптих», например, когда я играю концерт в Костеле, меня каждый раз просят включить в программу.

— В концерте также прозвучало сочинение без участия органа, недавно созданное, но уже неоднократно исполненное, — вокальный цикл «Песни Суламифь» для сопрано и кларнета на тексты из «Песни песней».

— Это было специально написано относительно недавно, пару лет назад, для моих друзей-коллег Яны Мамоновой и Маргариты Аунс, они и исполняют его.

— Можно понять, что есть круг исполнителей, которых вы могли б назвать своими, потому что они постоянные участники ваших концертов, вы пишете, видимо, и в расчете на их возможности.

— Меня радует то, что все мои исполнители с удо- вольствием играют мою музыку, даже теребят, просят, чтоб я еще что-то для них писал. У меня уже долги перед Яной, она мне несколько идей подкинула (даже тексты, которые ей интересны), надеюсь, что в обозримом будущем это случится. И Маргарита тоже много лет просит для кларнета соло написать, она коллекционирует такие произведения.

— Вы считаетесь с индивидуальностью музыкантов, не устанавливаете жестких правил?

— Обычно в процессе репетиции мне самому интересно, как будут звучать какие-то моменты. Я даже не всегда люблю приходить на первую репетицию, потому что не хочется исполнителям что-то диктовать. Когда они уже освоят на каком-то уровне материал, поймут, что могут в нем найти и услышать, тогда уже идет совместная работа.

— То есть вы прислушиваетесь к ним и даже можете что-то поменять в своем первоначальном варианте?

— Бывает и так. Например, в этом последнем цикле «Песни Суламифь» кое-что мы в процессе работы меняли — то, что связано с техническими моментами, вокальными и инструментальными. Добивались вместе естественности и красоты звучания. Это здорово, когда в процессе предварительной работы можно что-то поменять, улучшить.

Кстати, из исполнителей не могу не назвать еще и Наталью Багинскую, она тоже играет несколько моих сочинений с удовольствием.

— И благодаря ей вашу музыку услышали в Италии, Германии, Франции, США…

— Да, это и сольные пьесы, и сочинения для кларнета с органом, которые написаны для дуэта Багинская — Аунс.

— Вы можете вспомнить тот момент, когда пришло решение стать композитором?

— Оно возникло примерно в то же время, когда начал заниматься музыкой. Когда я в шесть-семь лет освоил нотную грамоту и стал учиться записывать музыку нотами, мне очень нравился этот процесс. Я записывал по памяти пьесы, которые играл на фортепиано. Постепенно мне понравилось писать что-то свое. И уже поступив в специальную музыкальную школу-десятилетку, стал посещать занятия по композиции. Не знаю, насколько я осознавал в том возрасте, кем я в итоге стану, но годам к 12-13 совершенно точно понял, что композиция — неотъемлемая часть моей профессии.

— И что же такое композиция, на ваш взгляд?

— Когда чем-то много занимаешься, перестаешь задумываться об этом, поэтому мне трудно сказать... Каждое сочинение возникает из какого-то импульса, порой самого непонятного. Я не знаю, что такое композиторское творчество, такое дело темное.

— Это вы отсылаете к строчкам Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»? И все же — что становится импульсом, толкающим к созданию музыки?

— Определенная идея. Бывает, конечно, тиражирование приемов, потому что у каждого композитора есть определенные клише, излюбленные обороты. И все равно есть определенная задача в каждом своем следующем сочинении воплотить новую идею.

— Она может касаться формы, темы или звучащей материи?

— Допустим, есть у меня идея, связанная с колоритом… не могу пока до конца ее реализовать. Это всякие экзотические сочетания инструментов, есть в набросках такая композиция для органа и японского кото.

— Действительно, если есть в наличии такой экзотический инструмент, почему бы не использовать его.

— Опять же все происходит по причине творческих дружественных связей. Потому что известный наш домрист Андрей Кугаевский, освоивший этот японский щипковый музыкальный инструмент, давно уже просил, чтоб для кото что-то было написано. У меня возникла идея с органом, это очень необычное сочетание тембров. Даже материал уже есть, но пока толком еще не оформился. Я опять же для дуэта Андрея Кугаевского и светлой памяти Андрея Романова писал Маленький триптих для домры и баяна. Не только они его играли, мне присылал запись своего концерта в Академии Гнесиных в Москве выпускник НСМШ, баянист Семен Шмельков…

— Вы не пропускаете практически ни одной премьеры в музыкальных театрах. Значит, и оперный жанр вам тоже близок?

— Есть у меня идея написания некой оперы, давно существует, даже наброски есть. Это Серебряный век. Это одноактная пьеса в стихах Гумилева «Актеон». Чем мне понравилась эта пьеса? Во-первых — мой любимый Серебряный век, второе — обращение к античности. И к тому же очень интересна она тем, что каждый персонаж говорит в своем метре поэтическом. Можно ничего не менять, сразу брать ее как готовое либретто.

— Как Даргомыжский делал «Каменного гостя», Римский-Корсаков — «Моцарт и Сальери», Шнитке — «Жизнь с идиотом»…

— Именно так.

— Имея проблемы со зрением, как вам удается оформлять ваши звуковые идеи в нотный материал?

— Сейчас, Слава Богу, есть множество компьютерных программ, которые помогают в этом. Но был период, когда я не мог ничего записывать. Несколько сочинений наш выпускник Алексей Вылегжанин, органист, который сейчас в Граце, в Австрии, помог записать: мы встречались, я диктовал, он фиксировал.

— А что вы можете сказать по поводу нового репертуара, пополнения вашего исполнительского багажа?

— Это тоже моя головная боль. В свое время был накоплен порядочный репертуар, порядка четырех-пяти часов у меня в голове есть. Вот из этого и приходится конструировать программы. Новое тоже постепенно удается выучивать с помощью моих коллег, студентов. Орган тяжело «снимать» на слух, это не рояль, где более-менее понятна звуковая атака. Но все равно некоторые вещи можно воспринять. Например, из репертуара барочного, ренессансного я «снимал» — потом по нотам проверяли. Ну, приходится как-то так выкручиваться...