Призраки
царской семьи
— В начале 90-х годов у меня вышла книга, которая, признаться честно, далась мне тяжело, — это история Николая II. Так уж получилось, что я был одним из самых первых, кто прочёл записку Юровского о гибели царской семьи… Когда моя ассистентка набирала текст книги на компьютере, он вдруг завис. У него сгорела материнская плата: возможно, машина испытала шок, схожий с моим при более близком знакомстве с трагичной историей последнего царя из династии Романовых. После этого я даже почувствовал огромное облегчение, в какой-то момент думал, что больше не вернусь к книге. Но потом отошёл и всё-таки закончил её. Тем не менее легче не стало, ведь я так долго жил с этими трупами. Но вдруг мне позвонил знакомый кинорежиссёр из Италии, который сказал, что радио и телевидение Италии, а там у меня шли пьесы, просят меня сделать что-то про Моцарта. Как раз близилась годовщина его смерти. Я тут же согласился, потому, что это предложение стало для меня настоящим лекарством. Даже сейчас говорю, что если бы этого не было, то мне надо было бы это выдумать. Моцарт стал моим спасением.
Месть
поневоле?
Изначально я хотел написать историю, которую многие хорошо знают, про то, каким нехорошим человеком был Сальери и каким прекрасным был Моцарт. Вечная и банальная история о таланте и гении, об их несовместимости, поскольку талант всегда будет чувствовать свою несчастную ущербность и мстить гению, даже поневоле. История красивая, я её и написал бы, но у меня есть одна беда — пять лет учёбы в историко-архивном институте. И я начал заниматься тем, чем обязан заниматься выпускник историко-архивного института, то есть источниками. Стал читать про Сальери.
Во-первых, выяснил, что Лист, Шуберт, Бетховен были учениками этого господина. Причём Бетховен всегда подписывался «Бетховен, ученик Сальери». Более того, сын Моцарта тоже был его учеником после смерти отца. Потом я узнал, что Сальери на самом деле был удачливейшим и признанным всеми блистательным композитором. Поэтому вся глубина трагического пушкинского образа, а именно таким поэт представил Сальери, никак не совмещалась с реально жившим человеком. К тому же Сальери был весёлым и легкомысленным итальянцем. А ведь если тогда, в XVIII веке, говорили «музыкант», то подразумевали «итальянец», потому, что итальянец обязан был быть музыкантом, а музыкант — итальянцем. Когда Фридриху Великому сказали, что перед ним будет петь немецкая певица, то он сказал, что предпочтёт увидеть на сцене лошадь, чем немецкую певицу. Получается, что самовлюблённый, легкомысленный итальянец на вершине успеха вдруг не просто позавидовал немцу, неудачнику в то время, а настолько позавидовал, что ещё и отравил его. У меня никак это не выходило, как бы я этого ни хотел. А я очень хотел. Во всей этой истории была явная тайна, потому что как раз незадолго до смерти Моцарта что-то загадочное произошло в его биографии. Целый год его жизни был полон удач, его путь шёл наверх и вдруг… непонятный слом.
Я много занимался историей XVIII века и вообще считаю его последним весёлым столетием в истории человечества. Вполне солидарен с господином Талейраном, который сказал: «Кто не жил в XVIII веке, тот вообще не жил». Ведь это век интриг, в чём легко убедиться, почитав Бомарше. Люди того времени постоянно придумывали сложнейшие интриги, писали большие письма — они обладали блестящим воображением, они всё время вынуждены были быть креативными, и в этом их особенность. Так и с Моцартом, я понял, что была какая-то интрига.
Парадоксы биографии
Когда я начал подробнее изучать его биографию, то столкнулся со странным парадоксом: один его современник, человек богатый, который обожал Моцарта, вдруг даёт жалкие деньги на похороны своего кумира. Причём это не какая-то абстрактная небольшая сумма, а она точно совпадает с деньгами, которые ранее Моцарт дал на похороны своего скворца. В этом было какое-то, если хотите, послание. Когда я начал скрупулёзно изучать биографию Моцарта, то в очередной раз убедился в том, что Пушкин — гений. Всё, что он написал о Сальери, относилось к Моцарту. И тогда я решил написать своего Моцарта.
Когда я читал письма Моцарта, понял, насколько это божественно и что писать надо его словами. В пьесе должен быть его продлённый текст. Мою пьесу, как и предполагалось, сыграли в юбилейный год смерти Моцарта в Италии. Всё было прекрасно. Но поскольку я не продлил никаких контрактов, то пьеса осталась у меня. Тогда в московских театрах шло несколько моих пьес, в которых были заняты замечательные актёры. После возвращения из Италии меня начали просить об этой пьесе, но я отказал всем. Мне хотелось произносить этот текст самому. Тем более что меня не устраивает нынешняя ситуация в театре: либо ты попадаешь в формат, либо не попадаешь. А нынешний формат театра лично меня не устраивает.
Жизнь после театра
Меня не устраивает, когда я смотрю на афиши и вижу большое количество инсценировок «Гамлета» или «Трёх сестёр». Получается, что среди нас есть великое множество гениев, которые могут инсценировать Шекспира или Чехова. Но я к такому не готов. Мне хочется, чтобы люди, которые привыкли к Твиттеру и Фейсбуку, к краткости во всём, снова погрузились в продолжительность текста, продолжительность повествования. Чтобы они по выходу из театра не обсуждали какие-то скабрёзности, увиденные на сцене. Чтобы они не говорили: ах, как здорово, Фигаро сказал «блин». При этом они выходят и через пять минут забывают всё, что видели. Это меня не устраивает. Мне нужно, чтобы даже после спектакля зрители продолжили быть со мной, чтобы они размышляли и говорили о том, что видели и слышали. Для меня важно, чтобы люди поняли, для чего именно они провели три с половиной часа в театре. Чтобы они вошли одними, а вышли другими, с новыми мыслями.
Я понял, что хочу поделиться словами Моцарта с окружающими. Впервые я это сделал с российским национальным оркестром. Музыкальную партитуру к проекту подготовил художественный руководитель оркестра Михаил Плетнёв. Но что любопытно, после каждый новый оркестр, с которым я выступал в различных городах, добавлял в эту партитуру что-то своё, и в таком сотворчестве есть своё очарование. Пьеса уже была показана в Петербурге, Москве, Екатеринбурге, Севастополе. Но везде был один дирижёр Михаил Грановский, в котором есть что-то моцартовское.
В конце встречи Эдвард Радзинский признался, что после каждого очередного выступления он верит, что сделал это в последний раз, поскольку три с половиной часа с трагедией Моцарта на сцене требуют от него больших эмоциональных затрат. Однако спустя какое-то время он вновь ждёт встречи с Моцартом: «Я начинаю тосковать по словам Моцарта, по его музыке, по этому потрясающему состоянию, когда весь зал вместе со мной погружается в мир Моцарта. Музыка захватывает всех, в том числе и меня на сцене. Это великое счастье».