Руководитель хорового ансамбля «Маркелловы голоса» Игорь Тюваев говорит и поет на разных языках. Резидент грузинской и австрийской культур, вернувшись на родину, укрепился в мысли, что только универсальная красота спасет всех нас. Больше того – именно носители культуры и красоты владеют миром.
Новосибирский музыкант Игорь Тюваев за свою жизнь успел собрать богатый послужной список. Чего стоят только два «побега» из родного города: одну пятилетку Игорь прожил в Грузии, другую – в Австрии. Вернувшись из первой творческой эмиграции, Тюваев создал хоровой ансамбль «Маркелловы голоса». Вернувшись в Новосибирск во второй раз, после работы в Венском камерном хоре, Арнольд Шёнберг хоре и Венской консерватории, укрепился в мысли, что дело всей его жизни – «Маркеллы».
– Академическая сцена достается сильным личностям. Но лидер лидеру рознь. На премьерах в ГДТ можно разом встретить с десяток предпринимателей, и все они скажут, что пришли к руководителю театра Сергею Афанасьеву. А вот в красе Новосибирска Оперном театре концентрация топов ниже. До отъезда в Австрию вы тоже создавали вокруг себя круговорот деловых людей…
– Секрет Афанасьева – в его искренности и открытости. В отличие от того же официального Мездрича (до осени 2008 года директор НГАТОиБ. – Прим. ред.), к которому, может, и в кабинет не пробиться, да и само здание Оперного вызывает благоговейный трепет у многих новосибирцев. А к Сергею Николаевичу всегда можно без проблем нырнуть в подвал. Но я уверен, что Афанасьев не ставил перед собой такой цели – очутиться в центре бизнес-сообщества. И я не ставлю. Нас объединяет, пожалуй, отсутствие снобизма. Нам действительно все интересно. И бизнесу это по душе.
Правда, «Маркелловым голосам» немного сложнее живется, чем ГДТ – все же мы представляем очень сложный жанр искусства, менее привычный для широкой публики. К тому же мы обращаемся к публике на иностранных языках! В нашем абонементе только 20 процентов русской музыки и 80 процентов зарубежной. Изначально творческим кредо ансамбля было открытие неизвестных композиторов, незамусоленных пластов музыки. Чтобы все это воспринять, нужно иметь определенную подготовку, эрудицию, смелость. Поэтому наши фанаты – настоящие герои, в их числе и предпринимателей немало.
– Заинтересованные люди уже готовы не только быть «идеологическими сообщниками», но и выступать в качестве спонсоров? Ведь хоровое искусство, кажется, не самое затратное.
– То пусто, то густо. Вот на открытие филармонического сезона в программе «Кофе по-венски» нас поддержала «Чашка кофе». Это Виктор Буланкин, когда-то служивший актером ТЮЗа, тоже расквартированном в Доме Ленина, посоветовал нам обратиться к своему другу, директору компании «Чашка кофе» Денису Иванову. Я рассказал ресторатору, что мне бы хотелось заразить публику правильным настроением, уже на входе увлечь ароматом кофе. Мы нашли общий язык. Представители сети кофеен привезли две кофемашины и перед концертом всем желающим раздавали ароматный кофе. Была еще идея сделать концерт «Огненная вода»… Но это чревато, текилу мы бы не стали раздавать всем жаждущим. От греха подальше (смеется). При этом найти спонсора нашей зарубежной поездки – 300 тысяч рублей никто не дал.
– Меня немного удивляет, что музыкальные академики так сильно отстали от драматического искусства, почти не экспериментируют с формой, замкнувшись на содержании. Как вы считаете – нужно ли менять формат отношения с залом? Многим становится не по себе от одной мысли, что им придется сесть по струнке в зале и упереться взглядом в строй хористов!
– Мы ищем новые формы! Это моя цель и задача – отказаться от того хорового жанра, каким его привыкли воспринимать во второй половине XX века. Знаете, выйдут 60 человек с папками, уставятся в них и весь концерт шпарят по нотам с монструозным видом. У меня присказка такая даже появилась: «Ненавижу хор». В понимании мебели, конечно, частокола. Я обожаю индивидуалов, настоящих актеров на сцене. И вот мой ансамбль движется в направлении хорового театра. Мы уже сделали свой первый прорыв в этом направлении: программу «Сила небес», посвященную Рождеству Христову. Это полноценный спектакль с подключением электроники (экран, компьютерная техника, сложный свет), актеров из числа хористов и длинным списком русских народных инструментов – колесной лиры, гуслей, разных духовых! Зал – битком, программа произвела эффект разорвавшейся бомбы. К сожалению, мы не можем повторять эту программу так часто, как просит публика. Ведь у филармонии теперь только один зал, каждый день в нем расписан по минутам.
– Как найти ту черту между нужными для сохранения «коллекции видов» коллективами, концерты которых игнорирует публика, и действительно востребованными, но не освободившимися от строгих филармонических рамок программами? Мне кажется, проблема не в сложности академического материала, а в отсталости некоторых творческих кадров, которые не готовы думать о сути исполняемой музыки и о публике, а концентрируются на сухом ремесле. Они уже не нужны в новых условиях рынка.
– Это вопрос № 1 в культурной жизни Новосибирска. Особенно в условиях возможного перехода филармонии на самоокупаемость. Как никогда встал вопрос о том, что делать дальше с таким большим количеством коллективов. Но никто не готов взять на себя смелость высказаться.
– Можно нехороший вопрос? А зачем вам вообще филармония? У вас есть люди, есть бренд. Неужели вы в одиночку не «выплывете»?
– Нигде в мире классическая музыка не выживает на самоокупаемости. У нас 16 музыкантов… Можно, конечно, петь часто. Но где? Подходящих залов, кроме филармонии, больше нет. И вы не забывайте, что в той же Вене – можно сказать, на всю Австрию – только два профессиональных хора: хор имени Арнольда Шёнберга и Венский камерный хор. И у нас, похоже, лет через 10 так будет. Вообще, мне кажется, создание филармоний – главное достижение социализма в России. Такая структура напрочь отсутствует в капиталистическом мире. Филармонии придумали для того, чтобы нести просвещение в массы. И неудивительно, что первая филармония, сбросившая с себя груз содержания академических коллективов, – Московская филармония (теперь она существует скорее как гастрольное агентство). В Москве не надо никого просвещать, там и так всего много: залов, гастролеров, публики. А за пределами столиц без филармонии, без государственного финансирования культурные проекты просто будут свернуты. У нас не получится как в Европе – слишком мало фестивалей, слишком слабая (в масштабах города) потребность в серьезной музыке.
И все же я счастлив, что живу в Новосибирске. Многие европейские дирижеры мне завидуют: «Вот бы мне профессиональный хор да по три часа в день!» Большинство западных коллективов без этого постоянства страдает. Хористов собирают на проекты: выдали ноты, заплатили 5 евро за час репетиций и по 9 за концерт – и разошлись. Только в филармонии появляется полноценная возможность планировать концертную деятельность. Новосибирской филармонии повезло еще больше – здесь обитают все музы, для меня она как Святая Цецилия.
– Наверное, это возможно только в тех странах, где граждане сами по себе поют с детства – в хоре, на праздниках, на улице. В России подобного никогда не было. У нас поют только в специально отведенных для этого местах!
– Для многих русских, даже с консерваторским образованием, музыка – тяжелый труд, станок. Меня поразило, как в Вене люди из офисов идут не домой, а в репетиторий. Никаких вам телевизоров! На родине такой номер пока не проходит. Я тут разместил в Интернете объявление: ««Маркелловы голоса» объявляют набор любителей в хор». В Австрии, я думаю, ко мне сразу же пришло бы человек 500. В Новосибирске записалось четверо. К сожалению, они – не та «глина», из которой можно вылепить вокалиста: ребята очень хотят, но не могут петь. В России, в отличие от Европы, нет музыкальной традиции. Меня очень пугает грядущая культурная катастрофа. Скажем, мне с моим хормейстером никто в спины не дышит. Я преподаю в театральном институте, а в консерваторию мне путь закрыт – там свои учителя.
– А вы откройте частные курсы!
– Мне банально некогда. После поездки я серьезно занялся вокалом. В Австрии у меня был контракт – я два года пел соло в Венской камерной опере, занимался у солиста Венской Штаатс-оперы. Теперь сам преподаю. Два года обучал юношу с нуля. А в этом году он поступил в Венскую консерваторию – единственный тенор из 95 кандидатов!
– Вы на каком музыкальном языке мыслите, у вас какая музыкальная национальность?
– Да никакой. Наша особенность (и это очень радует публику) состоит в том, что мы в одном концерте можем спеть африканскую, грузинскую и украинскую музыку, русскую духовную и казачьи песни. При этом, мне кажется, нам удается не скатиться в разбросанность и поверхностность. На Западе публика на наших концертах просто беснуется – там ведь принято «возделывать» один жанр, узкопрофильно работать. Наверное, это здорово, но мы не можем себе позволить такую роскошь – петь, скажем, только русскую духовную музыку. Сейчас нас ждет новая программа «Вокруг света за 90 минут». От музыки Полинезии и Австралии до Канады и Японии. Такой вот редчайший фольклорный сборник мне привезли из Германии. Не волнуйтесь, «эффекта автобусного тура по Европам» не будет – это духовную музыку и попсу смешивать нельзя, а этнику разных стран еще как можно. Выдержано ведь все в одном стиле. У нас уже есть удачный опыт «сборной солянки» – «Жемчужина Востока». Мы осваиваем массу разных языков и методов звукоизвлечения, проповедуем разные эстетики вокала – аутентичное исполнение старинной музыки, музыка XX века, казачьи песни, Бах… Мы ничего не передергиваем. Я терпеть не могу обработки народных песен для смешанного хора. Это просто отстой! Я сторонник полного аутентизма, естественности во всем. Наше творчество – это биовокал, никаких красителей и усилителей вкуса.
– Его можно приготовить в наших широтах?
– В Сибири климатические условия безумно тяжелые. Певцы постоянно болеют. Я вам так скажу: быть солистом новосибирской оперы в миллион раз сложнее, чем солистом «Ла Скала». Паваротти в своей автобиографии рассказал такую историю. Как-то на репетиции ему нужно было по улице перейти из здания театра в ресторанчик – около 10 метров. Ему открыли дверь на улицу – в сентябре, в Италии, а там +14. Лучано сказал менеджеру: «Сбегайте мне за шарфом, мне нужно беречь голос». Представьте, все что есть у вокалиста – его голос. Это и страховка на будущее, это и бизнес, и деньги, и редкий дорогой Страдивари. Как можно всем этим рисковать? В холодной Сибири приходится. Поэтому солистам новосибирской оперы, всем без исключения хористам нужно ставить памятник. При жизни.
СПРАВКА
Маркелл по прозванию Безбородый – игумен Хутынского новгородского монастыря в XVI в. Был известен как знаток крюкового пения; на эти ноты переложил псалтырь. Живя на покое в Антониевом монастыре, написал житие и два канона святому Никите, епископу новгородскому, помещенные в Четьих-Минеях под 31 января. Ему принадлежит еще житие преподобного Саввы Сторожевского.
Антон Веселов, «Статус» № 12